Старик жестко усмехнулся:
– Я помогу тебе, но не избавлю от боли. Возьмись за лезвие.
В душе вскипела ярость. Ярость столь сильная и неистовая, что, на миг преодолев оцепенение, я ударил по лезвию рукой…
Прикосновение вызвало нестерпимо яркую вспышку, и время почти остановилось. Вспышка неспешно разрасталась, пожирая дно колодца, окружающие стены, фигуру старика. Разрасталась, пока вокруг не остался только слепящий свет без конца и начала…
…В который раз он окинул зал усталым взглядом, не прекращая протирать грязной тряпкой отполированную временем и бесчисленным количеством рук поверхность ка менитовой стойки. Шел третий час ночи. Спорный Щит, естественно, давно опустел, а посетителей осталось едва ли одна десятая, в основном те, кто, изрядно набравшись, уснул прямо за столами, так что заказов уже не поступало. Все четыре служанки – и пышнотелая Грена, и улыбчивая красавица Леста, и тонкая, проворная Бая, и скромница Навра – собрались вместе за одним столиком, чтобы запоздало перекусить остатками с кухни да потрепаться своими женскими языками о разном, раз наступило тихое и спокойное время. Бочонок был не против. Все служанки по возрасту годились ему в дочери, и, соответственно, как к дочерям он к ним и относился. Пусть девочки отдохнут. Беспокойный день был позади. Обычный беспокойный день. Для Пузатого Бочонка он закончился только сейчас, с завершением смены, когда пора было будить его помощника Корявого Керта, чтобы сменил его на остаток ночи и половину следующего дня, как и заведено.
В углу бара, прислонившись к стойке изнутри, дремал на табурете магик. Бочонок вздохнул. Толком мальчишка ничего так и не узнал, но одно теперь было совершенно ясно: Онни была здесь не по личной надобности, а по служебной. И, скорее всего, с целью сопровождения этого хальда с диковинным для местного уха именем Элиот Никсард…
– Шел бы ты спать, малый, – добродушно проворчал трактирщик, оставляя в покое тряпку. – Задерживается твоя тетка, глядишь, только под утро явится.
– Нет, – магик приоткрыл один сонный глаз, глянул на него и снова закрыл. – Лучше я ее дождусь сейчас. А то смоется, и мы так и не поговорим.
– Как знаешь, парень, как знаешь…
Бочонок не собирался настаивать, тоже возлагая определенные надежды на этот разговор. Сам он спросить Онни Бельт прямо так и не решился – больно уж неприветливой, мрачной она выглядела, когда уходила из трактира по каким-то делам, – а вот мальцу, может, что и расскажет… Больно уж любопытно, честное слово.
Сопя и отдуваясь, Бочонок достал с внутренней полки стойки кувшин с молоком, хлеб и копченое сало, нарезал любимым тесаком пару слоенок, плеснул в бокал из кувшина и все пододвинул к мальчишке. Простые движения заставляли напрягаться чуть больше, чем обычно, – устал. Возраст уже не тот, пятый десяток пошел.
– Поди проголодался, ожидаючи. На, пожуй. А вот я, пожалуй, пойду. Так что жди Керта.
– Не вопрос, – пробормотал Квин, не открывая глаз.
Окинув придирчивым хозяйским взглядом обстановку бара и не найдя изъяна в наведенном порядке, трактирщик выбрался из-за стойки в зал и, смешно переваливаясь на коротких ножках, направился к выходу. Нужно было освежиться по давно заведенной привычке, очистив грудь от спертого воздуха трактира, а мочевой пузырь – от излишков жидкости.
А снаружи было темно – хоть глаз выколи.
Масляный фонарь, которому полагалось освещать вывеску над входом, почему-то погас. То ли масло закончилось, то ли фитиль прогорел. Лишь где-то в отдалении перекрестия улиц слабо тлели факелы ночной стражи.
Зябко поежившись от подспудных ночных страхов, Бочонок, осторожно переставляя ноги в непроглядной темени, проковылял вдоль стены за угол и пустил струю. В который раз с завистью вспомнилось об огромном магическом светильнике, подвешенном над центром Сияющего, в котором ему как-то довелось побывать по торговым делам. Так называемый Бошар освещал столицу Хааскана и днем и ночью. Вот бы в Жарл такой… Но все магические жилы, обнаруженные в земной толще города и его окрестностях, давно были оприходованы Домом Пресветлого Искусства для своих надобностей. Что-что, а это Бочонок знал прекрасно – болтливых языков среди учеников Дома хватало, взять хотя бы собственного племяша тоже язык без костей…
Закончив свое дело, Бочонок шумно вздохнул, поправил штаны и развернулся обратно. Слабое шипение, неожиданно раздавшееся в пугающей близости от его головы, заставило его шарахнуться в сторону. Пребольно налетев спиной на стену трактира, он в сердцах громко и грязно выругался, разогнав зычным басом далеко окрест гулкую ночную тишину вместе с собственным внезапным страхом. Затем на всякий случай добавил.
– Кыш, порождение Тьмы, Светом тебя заклинаю, сгинь!
И тут он увидел глаза. Крошечные красные угольки горели в темноте на расстоянии вытянутой руки, прожигая трактирщика кипевшей в них нечеловеческой злобой. Бочонок был мирным человеком, и с такой страстью его нервы не совладали. Душный, обессиливающий ужас враз навалился на него, подмял под себя, вжал в стену, словно у нее можно было найти спасение.
– Сгинь… – бас трактирщика сник до еле слышного шепота. – Светом заклинаю…
Шипение хлестнуло по ушам, словно гибкая плеть, и красные глаза ринулись ему в лицо…
Квин немного поерзал на жесткой неудобной табуретке и вздохнул, не желая выходить из блаженного состояния полудремы. Слоенки осели в желудке приятной сытой тяжестью, на губах все еще ощущался вкус молока. Всегда бы так… В Пресветлом Доме толком никогда не кормили, казенная пища по своей природе предназначена быть полезной и целесообразной, но вкусной – это уж дудки. Вкусной она не бывает. От всех этих кашек порой просто выворачивает наизнанку… Поэтому искреннюю благодарность, которую Квин испытывал к толстяку-трактирщику, тот вполне заслужил.